[Rabby]

Автор: Rabby-chan
Фэндом: Отблески Этерны
Рейтинг: G
По заявке marikiare, которая хотела Рамона Альмейду, утешающего плачущую кэцхен. Ну, что вышло, то вышло))
Да, мало того что ничем не владею, так еще и последняя фраза нагло позаимствована, у Пехова было нечто похожее))

Ветер и вьюга, слезы без друга, чуть не закрытый капкан. Нет больше солнца, тьма не смеется, принят положенный сан. Прошлые песни, где были вместе, там прорастает трава. Нет больше силы, едешь в могилу, брось же пустые слова!
На Одинокой горе ураган. Там теперь всегда так, с тех пор, как война перешла на новый уровень, как Ротгер Вальдес уехал… Кэцхен плачут, ветер плачет, гора плачет. А потом приходят другие песни, и плачет вода, штормами, бурями, и после этого обязательно что-то происходит. Вода не карает зря, но в своем гневе иногда задевает и тех, кто просто попался под руку. Вот поэтому Рамон и карабкается в гору, думая о всякой ерунде, только бы не о воющем ветре и плачущих горных ведьмах.
Холод и ветер, пусто на свете, бей, ветер, и негодуй!
- Плакать не будешь, не позабудешь, и на Изломе танцуй!
Рамон отвечает, не думая, просто потому, что свистящие в ушах слова горят болью, и ее надо успокоить, хоть бы и так.
Танец и песня, кто был здесь весел, тот не вернется домой…
- Значит, рассмейся, пляской развейся, ну же, я здесь, я живой!
Ветер кружит вокруг, едва не сбивает с ног, но подталкивает, выводит на площадку, где стоит одинокое дерево. И Рамон вешает на ветку нитку жемчуга, зная: пока он здесь, кэцхен не будут плакать. А значит, всё будет хорошо.
- Потанцуем, эреа?
*
Образы забываются. Точно. Пока он тут, на Одинокой горе, танцует с горной ведьмой, из головы стираются, размываются картины той, другой жизни. С каждым прикосновением ветра остается всё меньше эмоций, только утверждения разума, да и разуму тоже сложно в вихре новых ощущений, в танце без музыки, в том, что создает кэцхен, лишь бы он забыл…
Молчит? И виновато к тому же. Всплеск ветра в волосах…
Кэцхен хочет привязать к себе новую игрушку, на всякий случай. Он согласился остаться здесь добровольно, да, но он не соглашался терять часть себя.
Танец. Ветер, звезды, тишина. Знаешь, по ночам здесь не до сна… Даже если хочешь лишь спасти, все же я прошу тебя, прости… Ветер. Брызги снега в волосах. Ну же, нам вдвоем не ведом страх! Песня вьется вихрем в небеса, иней – просто горная роса…
- Слезы вытирай, забудь, не плачь: это – завершенье неудач. Танец мы продолжим в тишине, ну же, не горюй, иди ко мне!
Ему все легче подстраиваться под ее ритм, слышать ветер, но слушать дыхание, говорить, но петь, не двигаться – танцевать. Странно думать, что с каждым танцем он забывает что-то свое.
Память – пыль, ну а мы полетели, без звука, без вздоха – вперед. Не оглянуться едва успели, думай, что впереди ждет. Забудешь, но встретишь другое, теряя, изменишь себя. Не бойся, ведь я же с тобою, и тоже меняюсь, любя…
В самом деле. Он не замечал, а она стала… как же это объяснить? Мягче? Проще? Ближе? Человечнее? Да. И… любя…
- Женщины, вы со скоростью мысли пролетаете времени мили. Нам бы жить, мы еще бы зависли, ну а вы всё давно уж забыли. Я здесь стал – невозможно! – поэтом, мне вокруг всё и дико и ново, ну а ты мне – «не думай об этом», как ни кажется всё нездорово. Ты летишь, не считая минуты, ты едва ли следишь за часами… Ну а я? Развлеченье, как будто? Надоем, едва хлопнешь глазами?
Он замирает. Конечно, еще у него кончилось дыхание, и это прекрасный повод осмыслить всё, что он наговорил – в танце нет места лжи, но в потоке искренних строк он сказал слишком много даже для себя. Неужели он боится потерять ее? Неужели он ей всё это сказал?
Ветер треплет волосы. Ветер всё понимает. А вот он ничего.
*
Всё уже было. Всё повторяется, и эта бесконечная вереница дней, похожих один на другой как две капли воды, начинает не просто утомлять – сводить с ума. Танец – единственное разнообразие его жизни на горе, в остальном он походит на отшельника, и это на Изломе! Пока море спокойно, жизнь здесь оправдана, но от этого не становится веселее.
Память и скука, вечная мука, лучше не думай, танцуй! Сердце болело – прошлое дело, ну а теперь не балуй.
Он включается в танец неохотно: кэцхен всегда приходит вовремя, для нее вовремя, в самый пик размышлений. Она чувствует, что ему плохо, и не может отпустить. Как все женщины, кецхен ревнива, если считает что-то своим.
Кажется, мы поменялись ролями, эреа…
Мысль о том, что кэцхен приходится его развлекать, обжигает неожиданным стыдом. Он танцует, танцует быстро, горячо, но не поет. Сегодня поет ветер в ушах, и молча они всё пытаются друг с другом договориться, но почему-то, а может, как раз поэтому, у них ничего не получается.
Сила, удача, кэцхен не плачут, ты мне когда-то помог – я помогу, пой на бегу, скинь же усталости смог! Танец и песня, снова мы вместе, много путей впереди, сыплют цветами песня и танец, выбери путь и иди!
Шаг вперед, пусть и выбивается из фигуры танца, многое значит. Он выбрал, она поняла.
Выбор не спасает от скуки, конечно, а всё время танцевать нельзя. На следующий день он находит у своей хижины горку ракушек – перебирает, чистит, достает жемчуг. Получившееся ожерелье неплохо смотрится на дереве рядом с другими. Она рада подарку, и даже танцуют они сегодня непривычно медленно. В этот раз разговор без слов удается, хотя договариваться уже, кажется, не о чем.
Через несколько дней он карабкается вниз с горы. Погода с утра испортилась, но она сама предложила, видя, как плохо ему без людей. Он поднимает голову, улыбается куда-то вверх, и вместо штормового ветра щеки касается легкий ветерок.
- Я обязательно вернусь, - шепчет он, - четыре дня, как и договорились. Не плачьте, эреа…
И внезапно он понимает, что будет скучать. И вернется.
*
- Точно рассказывать? Ты уверена, что не обидишься?
Он переспрашивает еще пару раз, прежде чем начать рассказывать. Старая-старая сказка, которую он так некстати вспомнил, всё равно вертится на кончике языка, а она сегодня даже сама пришла поговорить, и ветерок, обычно послушный, в этот раз вьется маленькими вихрями у их ног.
Давным-давно, в далекой стране жил-был купец, умный и богатый, и было у него три дочери. Однажды собирался купец в дальнее плавание, и спрашивает дочерей…
Сказка рассказывается легко, стоило только начать, а там и про чудовищ рассказал, и про храбрую младшую дочь… Кэцхен хмурится, поняла, почему он вспомнил эту историю. Обещала не обижаться, и только ветер поднялся вокруг. Но сказочника не трогает, чтобы продолжал: как и любой женщине, ей интересно.
…и когда девушка горько заплакала, подошел к ней прекрасный юноша. Оказалось, что еще в давние времена он нарушил данную им клятву на крови, и с тех пор его земли были в запустении, а сам он обратился в чудовище. Но искренняя любовь девушки оказалась сильнее чар, и колдовство было обращено.
Они еще какое-то время молчат, она нарушает тишину первой.
- Я слышала, сейчас в Надорских землях то же самое. Выходит, герцога Окделла можно спасти?
Она редко говорит с ним вне танца, и какое-то время он удивленно смотрит на нее. Потом приходит в себя.
- Это просто легенда. И к тому же, кто его полюбит?
Она только хитро подмигивает, поднимается, увлекая за собой.
Взгляд синих глаз, сталь точных фраз, сердце одно – четверым. Что забывал? Но здесь он бывал, в ночь, что до утра не спим.
Рамону и легко от того, что Алва может помочь надорскому мальчишке, что у этих двоих есть еще надежда на счастье… и тяжело, потому что… просто потому что не место синеглазому герцогу в их танце. Ветер играет волосами, кристаллики снега звенят, точно смех. Танец продолжается.
А потом, совсем потом, она внезапно спрашивает: «А та девушка, она действительно любила чудовище, даже до того, как он стал юношей?»
- Не знаю, - отвечает он, немного подумав, и добавляет сразу же, - мне проще, у меня уже есть самая прекрасная в мире женщина. И я тебя люблю.
И это правда, ветер точно знает. И Рамон теперь тоже.